 |
Мы о звездах, и звезды о себе |
|
        |
||
|
Православный атеист Лев Аннинский
Он существует в нашей культуре как литературный критик, публицист и просветитель. Он называет себя последним идеалистом, фаталистом и счастливым человеком. Он готов говорить на любую тему и охотно делится своими мыслями о «русской идее», погибшей советской империи, роли религии в современной жизни и ритмах истории. – Лев Александрович, каждый человек во многом – «продукт своего времени», своего поколения. Вас называют шестидесятником. Вам нравится это определение? – Сегодня вы ощущаете себя россиянином или гражданином мира? – И то, и другое. Россия входит в мир, мир состоит из стран и народов. Для меня понятие гражданин – не личностное, а индивидуальное. Оно связано с тем, что ты – частица чего-то, индивид, атом. А есть еще ощущение личности, когда ты во всем и все в тебе. И это уже не гражданин мира, а нечто большее. Это когда человек понимает, что есть нечто Абсолютное. Называйте это Богом или отсутствием Бога. В этом смысле я никуда не делся от христианской традиции. Хотя всегда был и остаюсь атеистом. – Россия как страна на протяжении своей истории через своих государственных деятелей и мыслителей ищет свою самоидентификацию. То мы смотрим на Запад, то на Восток, то ищем «свой путь». Что вы об этом думаете? – Это понятно. Тот, кто попадает в эту бескрайнюю равнину, пересеченную таким мощным хребтом как Урал, ощущает себя частицей чего-то гигантского. Не случайно все великие завоеватели – Атилла, Чингисхан, Гитлер, которые приходили на эту территорию называли себя властелинами мира. Всякий народ, который здесь живет, был обречен либо – драться с другими, либо мириться под общей крышей. А общая крыша была вселенская, гигантская, имперская. Имперское – это то, что объединяет противоречивое, пестрое. Когда империя падает, начинается Карабах, Чечня, Абхазия. Россия обречена быть чем-то евразийским, то ли Азией, то ли Европой. Как замечательно сказал Лев Гумилев: «Россия – это хрящ, наросший от трения Запада о Восток». Пропадет трение – не будет России. Не будет противоречий, но и нас не будет. – В нашей культуре вы существуете как критик, публицист, философ. Кем вы себя больше ощущаете? – В послевоенные годы, когда я был маленьким и слушал по радио статьи Белинского, я заразился «музыкой» его статей и ничего другого не мыслил, как только стать литературным критиком. Потом, когда я прочел Писарева, я был опьянен уровнем вандальской свободы, которой он обладал. В самом начале пути я конституировал себя как литературный критик. Хотя, честно говоря, никогда не ощущал себя вправе критиковать тех, кто что-то пишет или что-то делает в искусстве. Текст, фильм или спектакль для меня лишь повод поразмышлять на тему – что с нами происходит? На меня писатели обижались за то, что я их не раскручиваю, что я не служу им «верой и правдой». Приходилось ерничать, валять дурака, учиться эзоповщине. Потом, когда пришло новое поколение, и молодые стали писать в ерническом духе, они мне объяснили, что я для них «стеб вырабатывал». С тех пор меня называют эссеистом. Иногда называют философом. Хотя я этого не чувствую и считаю, что нельзя профессионально заниматься философией. Философствование – это любовь к мудрости, это осмысление жития-бытия. Это каждый должен делать – быть философом. – А советский человек в вашем генезисе остался? – Конечно, он никуда не делся. – А в чем это проявляется? Чехов говорил, что надо «выдавливать из себя раба»… – Я никогда не любил Чехова. Горького любил, Толстого очень любил, Достоевского чуть меньше любил. Но как говорила Цветаева: «Ненавижу Чехова с его усмешечкой». Он был очень одаренный замечательный человек, но выдвинул очень хитроумную концепцию свободы. Кто вам сказал – что вы рабы? Я никогда не чувствовал себя рабом. Я знал, что есть состояние зависимости от того, что происходит в семье, в стране, в конкретной ситуации, но причем здесь рабство? – Но ведь человеку свойственно меняться? – Я сколько угодно меняюсь, но точка отсчета, которая сделала меня личностью, не может меняться. Результаты меняются, ситуации меняются, мои реакции меняются, меняются люди вокруг меня. Но я не могу стать другим и сказать, я верил в то, а теперь верю в это. – Сегодня религия играет довольно заметную роль в нашем обществе. Как вы можете это прокомментировать? – Нерелигиозных ситуаций не бывает. Человек религиозен по природе, потому что не может своим умом объять все. Все можно объять только верой. Кто-то говорит: «Верь в пень, и ты спасешься». Любой атеизм – это вера в отсутствие Бога. А я как русский потомственный интеллигент исхожу из того определения интеллигенции, которое дал Георгий Федотов: «Интеллигенция – это религиозный орден с отсутствующим Богом». – Вы чувствуете ритмы истории? – Чувствую. История движется замкнутыми циклами по спирали, правда, неизвестно куда – вверх или вниз. Мы не знаем, откуда взялось человечество, откуда взялась Вселенная и куда она идет? Конечно, она идет к гибели. Я фаталист, потому что русские и евреи фаталисты по своему воспитанию. «Ничему не удивляйся» – говорила моя бабушка. – «Чего удивляться, когда завтра будет хуже, чем сегодня. А не будет хуже, так это и есть большое счастье». Это еврейский вариант. А русский вариант: «А мне все по фигу. Проживем на авось». Во мне это сплелось как-то. Я знаю, что можно переделать реальность в конкретной ситуации – воспитать дочь, воспитать внука. А во всем остальном я – фаталист. Беседовала Татьяна Медведева
Наше досье.
|
Игорь Губерман
|
|
|
|
||
|
|
||
